Олег Ласунский: Подвиг библиофила

Место встречи покупателей и продавцов любых книг.

Все книги в продаже (3610430)
Загрузка книг проводится ежедневно в 9 и 23ч.

Перепечатано из: "Власть книги: Рассказы о книгах и книжниках."

Подвиг библиофила... Что это такое? И можно ли ставить рядом два слова, столь, казалось бы, несовместимые?!

Мне кажется, можно...

А что это такое, постараюсь объяснить.

...Многие воронежцы знают Савелия Моисеевича Деноткина. Грузноватая походка, на носу чеховское пенсне, какое увидишь сейчас только у пожилых людей, неизменный портфель в руках. Содержимое последнего ни для кого не составляет секрета. В нем, рядом с белым халатом и стетоскопом, лежат книги.

По портфелю с математической точностью определяется маршрут владельца. Если портфель распух и только замок едва сдерживает его потуги расстегнуться, значит, хозяин уже завершил свой ежедневный путь по треугольнику: дом-больница-книжный магазин. Если же портфель относительно тощ, следовательно, продавцам книжного магазина еще предстоит в тот день встретиться с Савелием Моисеевичем.

В его жизни всегда бок о бок соседствовали две страсти - медицина и книги. Первая как будто пересилила, и он стал врачом. Он очень гордится своей профессией и всегда рад видеть бывших своих пациентов, спасенных от тяжкого недуга.

Книги остались увлечением. Сделаться специалистом в книжном деле - библиографом - не довелось.

Но так ли это страшно? Ведь перед лицом книги равны все - и официальные представители науки о книге, и просто люди, ее обожающие. Равны потому, что и к тем, и к другим она одинаково щедра...

Я люблю слушать рассказы Савелия Моисеевича о воронежской книжной старине.

Он помнит Воронеж начала века - с его 70-тысячным населением, грязными, далеко не везде мощеными улицами, узенькими дощатыми тротуарами. По двум центральным улицам - Большой Дворянской и Московской - дряхлые одры тащили, в ногу с пешеходом, вагон конки.

Книжных магазинов в городе было три. В двух из них - Молчанова и Наумова - шла в основном торговля учебниками и канцелярскими товарами. Книги же, с помпой оформленные, подарочного типа, предназначались для состоятельных особ.

Неимущему человеку следовало заходить только в магазин книгоиздательской и юнигопродавческой фирмы И. Д. Сытина. Магазин помещался на бойком месте, на Московской улице (ныне Плехановской, там, где здание горисполкома); здесь полки и прилавки ломились от книг - глаза разбегались от разнообразия обложек. Магазин имел достаточный выбор дешевых книг (по 20-25 копеек) и даже 2-3-копеечных лубочных изданий и книг "для народа" парамоновской "Донской речи" (печатались в Ростове-на-Дону).

Первую искорку книжного собирательства заронил в душу мальчугана преподаватель гимназии Щемелинов, краевед-любитель. Он сумел заразить своим энтузиазмом учеников с самых младших классов. Вокруг Щемелинова организовался литературно-краеведческий кружок.

Гимназздст Деноткин зачастил в книжный магазин. Когда денег на покупку не хватало, он отправлялся на Щепной базар, где шла расторопная букинистическая торговля.

Поначалу гимназист заглядывал в крохотные лавчонки, прилепившиеся к купеческим ларям. В лавчонках сидели насквозь прокуренные зеленобородые деды, перед которыми громоздились вороха ветхих церковных фолиантов. Среди последних попадались большие редкости.

Но деды ломили несусветную цену, приходилось возвращаться туда, где у входа на базар толпились продавцы лубочных картинок. То было время русско-японской войны, и лубки часто изображали грубо размалеванных лихих казаков, нанизывающих на пику сразу по десятку "желтоглазых макак" - японцев. Лубочные книги повествовали о богатырях, Бове-королевиче, коньке-горбунке...

После вынужденного манифеста 17 октября 1905 года, ослабившего строгость цензуры, на свет народилась разношерстная компания сатирических журналов. Изобретательно иллюстрированные, они в лоб обличали бездарность, продажность царского режима. Как правило, было достаточно первого номера, чтобы журнал "прихлопнуть". Тираж следующего номера конфисковывался, редактора переводили на казенное содержание, но вместо закрытого возникал, под иным названием, новый журнал. Эти летучие издания являлись своего рода барометром эпохи, и безусые юнцы из щемелиновского кружка, даже не подозревая их ценности для будущего историка, усердно подбирали журналы в день выхода, подшивали, переплетали.

Постепенно Савва сколотил приличную библиотечку. Потом, будучи уже студентом-медиком Харьковского университета, он присылал домой посылки с книгами, купленными в Харькове. Когда по стране пронесся огненный вихрь гражданской войны, молодой Деноткин был обладателем трех тысяч томов.

И вот пришло для библиофила несчастье. Первое несчастье.

Октябрь 1919-го... Теснимые конным корпусом Буденного белогвардейские банды генералов Мамонтова и Шкуро покидают Воронеж. Обозы с награбленным добром мчат вниз по Неёловской (теперь ул. Пятницкого) к реке. Позади гремят выстрелы. Какой-то мародер, воспользовавшись всеобщей суматохой, заскочил в домик Деноткиных ,на Неёловокой. Через минуту из окон полетели на мостовую разорванные книги. Потом повалил черный дым.

Владелец книг, военврач Красной Армии, в это время находился в Рязани, в санитарном управлении штаба Южного фронта.

Представляете ли вы, что это за трагедия для настоящего книжника-потерять библиотеку, накопленную долгими годами собирательства? А Деноткин был настоящим книжником. Слезы стояли в его глазах, когда пришел он с гражданской войны на пепелище. И не о разграбленных вещах пожалел он в первую минуту, а о друзьях-книгах.

... Снова стал появляться доктор Деноткин в книжных магазинах, у букинистических развалов.

В 20-х годах на месте нынешней площади имени Ленина возвышались давнишние соляные амбары. Между этими амбарами, кирпичной водонапорной башней и столами так называемого "обжорного" ряда в ту пору возник табор легких переносных лотков. На лотках лежали скупленные по дешевке у жителей города и деревень книги. У лотошников появлялись уникумы, отмеченные в фундаментальных каталогах Сопикова и Геннади.

Специализированный букинистический магазин появился в Воронеже в середине 20-х годов. Он занял часть нижнего этажа большого дома на проспекте Революции, напротив "Михайловских часов" (оставшихся от бывшей часовой торговли коммерсанта Михайлова).

Магазин возглавил незаурядный знаток старой книги Яков Андреевич Чернышев. Когда-то он начинал карьеру у московских книжников на Моховой, служил мальчиком в антикварных лавках, пообтерся среди интеллигентной публики, вкусил аромат книжного мира. Ко времени нашего рассказа ему стукнуло пятьдесят и он сам уже повелевал судьбами частных библиотек.

Чернышев знал толк в книге и умел отыскивать библиотеки, которые могли быть его добычей. Например, через его руки прошли книги из собрания известного воронежского общественного деятеля прошлого века М. Де-Пуле. В 1929 году на двух ломовых извозчиках была перевезена в букинистический магазин отменная библиотека Михаила Клавдиевича Паренаго, краеведа и библиофила. В ней находились издания XVIII и начала XIX века, причем поразительной сохранности, книги с экслибрисами Александра III, полный Вольтер в оригинале... Еще и сейчас попадаются в Воронеже томики из этой библиотеки - с наклеенными книжными знаками М. К. Паренаго.

Яков Андреевич пользовался благорасположением воронежских книгочеев. Многие и поныне поминают его добрым словом. Ограниченный жесткими сроками торгового оборота, он все-таки задерживал нужную тому или иному покупателю книгу. Он по-детски радовался, когда книга переходила к надежному владельцу.

... В конце тридцатых годов к Чернышеву зашла как-то вдова городского архитектора Доссе. Пожарный инспектор приказал ей очистить чердак от книжных завалов, она не знала, что делать с книгами. Деноткин как раз был в отпуске, располагал временем, и Якову Андреевичу не пришлось его уговаривать.

Две недели возился Деноткин на чердаке, под накалившейся от солнца крышей. Домой он возвращался черный, как кочегар, и долго потом не мог прочихать пыль, пронизавшую, казалось, его легкие насквозь...

Из сотен книг, которые перетасовал Деноткин у архитекторши Доссе, на память оставил он себе всего одну. Зато она могла бы стать жемчужиной любой библиотеки!

Впрочем, это была, пожалуй, не книга, а альбом. Она так и называлась: "Иллюстрированный альбом к роману "Евгений Онегин" А. С. Пушкина. 48 неизданных рисунков акад. Павла Петровича Соколова".

Родословную этого издания поведал Ник. Смирнов-Сокольский в "Рассказах о книгах" .

А. С. Пушкину при жизни не сильно везло на иллюстрированные издания своих сочинений. Совсем пустяковое дело-сосчитать гравюры, приложенные к отдельным изданиям поэта. К утешению почитателей Пушкина, в 1855-1860 гг., уже после смерти его, художник Павел Петрович Соколов выполнил 48 мастерских рисунков карандашом к роману "Евгений Онегин". Издать рисунки, однако, сразу не удалось, ибо альбом пропал: переезжая в Петербург, художник оставил его на попечение приятеля. Тот вскоре умер, имущество было описано и продано - рисунки исчезли.

Позднее уже выяснилось, что приятель Соколова поступил совсем не по-приятельски, продав труд здравствующего художника в одну московскую аристократическую семью. Пронырливому издателю В. Г. Готье удалось выудить альбом, который и был им фототипически издан в 1892 году.

Альбом отпечатан очень роскошно в количестве 100 нумерованных экземпляров. Успех его превзошел все ожидания; он разошелся мгновенно и вскоре стал едва ли не такой же труднонаходимой вещью, как и прижизненные издания Пушкина.

Деноткину попал экземпляр под номером 91, На обратной крышке переплета красовался экслибрис с родовым гербом князей Кочубеев.

... В 1937 году Савелий Моисеевич поехал в командировку в Москву; прихватил с собой и сокровенный альбом. Когда эту реликвию увидел Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, первым же его словом была просьба: "Продайте!". Владимир Дмитриевич заведовал тогда редакцией академического полного собрания сочинений А. С. Пушкина и редактировал историко-литературные сборники "Звенья", выходившие в издательстве "Academia".

Деноткин как истинный любитель русской литературы понимал, что ученому, занимающемуся творчеством Пушкина, альбом нужнее, чем ему. Но условием покупки Савелий Моисеевич поставил - заплатить за альбом не деньгами, а недостающими у него изданиями "Academia".

Составив список своих дезидератов (так называют библиофилы недостающие им книги), Деноткин отбыл домой.

Спустя некоторое время Бонч-Бруевич телеграфировал: "Высылайте альбом..."

Но житейские обстоятельства сложились в те дни будто назло - сразу отослать рисунки не удалось. А потом надвинулись новые события, в воздухе запахло зловещей гарью... Как жалел он позднее, что не отправил альбом немедленно!

К началу войны библиотека Деноткина насчитывала около десяти тысяч томов.

...Зажигательная бомба угодила в дом, словно фашистский летчик целил именно в это мирное хранилище книг. От вчерашней библиотеки осталась горка пепла. Еще можно было разглядеть черные остовы отдельных экземпляров - книги сопротивлялись, не желая умирать. Но стоило прикоснуться к ним, и они печально рассыпались в прах.

И опять библиофил остался у разбитого корыта...

У кого не опустятся руки после такого?! А у Деноткина не опустились.

Уж из особого, видно, теста вылеплены книголюбы, на особый лад скроены. Как ни казни их судьба, какие ни подставляй каверзы - нет силы той, которая заставила бы их отказаться от своей страсти, покориться, сдаться. Воистину могущественна власть книги!

Шли годы, и все выше поднимались на крутые полки тома. Сейчас они уперлись в самый потолок - их более четырех тысяч. И чуть ли не каждый день появляются на полках новоселы.

Но как у любого завзятого книжника, есть у Савелия Моисеевича те сокровенные экземпляры, демонстрация которых предваряется, как правило, многозначительным жестом, требующим чрезвычайности внимания.

Перлом деноткинского собрания является... знаете что? Вовсе не книга. Да-да, не книга, а рукопись. Но рукопись совершенно необычная! Она облачена в прочный темный переплет. На титуле витиеватым почерком с кокетливыми завитушками гипнотизирующая надпись: "Горе от ума. 1824 год".

Горька была участь замечательного творения А. С. Грибоедова. Цензура делала "героические" усилия, чтобы "зарезать" крамольную комедию. Автору так и не посчастливилось увидеть свое детище отдельно изданной книгой. При жизни автора удалось напечатать лишь отрывки в булгаринском альманахе "Русская талия" на 1825 год - и то "отредактированные" господами из цензурного ведомства.

Но бессмертная комедия, вопреки всем рогаткам, жила в народе. За распространение её взялись безвестные переписчики. Ночами, при занавешенных окнах, освещаемые мерцанием сальной свечи, скрипели гусиные перья, нанизывался на бумагу бисер строк. Пьеса была не из маленьких, и перья скрипели несколько ночей кряду. Потом список выходил на свободу, гулял по рукам, с него снимали новые копии. Как снежный ком, росло число списков запрещенной комедии.

Помните строки в пушкинском "Послании цензору"?

		Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы - 

		Осмеивать закон, правительство иль нравы,

		Тот не подвергнется взысканью твоему;

		Тот незнаком тебе, мы знаем почему,- 

		И рукопись его, не погибая в Лете, 

		Без подписи твоей разгуливает в свете

В прекрасно подобранной библиотеке нашего современника проф. Н. К. Пиксанова, специалиста по творчеству Грибоедова, представлено более 150 списков "Горя от ума".

И все-таки каждый список сейчас - величайшая драгоценность. Во-первых, их осталось не столь уж много (собрание Н. К. Пиксанова не более как приятное исключение) - ведь рукописи быстро выходили из строя, изнашивались, погибали. Во-вторых, почти каждый второй список несет в себе какие-то разночтения с каноническим текстом, а это уже кое-что значит для науки.

В деноткинском экземпляре как раз есть такие разночтения. Они интересны вдвойне, ибо список принадлежит к категории самых ранних; список появился в год окончания работы автора над комедией, тогда как многие другие списки датированы гораздо более поздним временем и успели обрасти, как ракушками, искажениями переписчиков.

Кроме всего прочего, на титуле деноткинского экземпляра есть магическая помета:

"Писано со слов сочинителя"... В воображении непроизвольно возникает картина: возбужденный Александр Сергеевич в щегольском вечернем туалете расхаживает по комнате и, придерживая сползающие очки, декламирует "с чувством, с толком, с расстановкой" свою комедию. Друзья в несколько рук под диктовку автора бегло строчат... Именно так рисуется эта сцена в мемуарах декабриста Д. Завалишина.

Деноткин не прячет реликвию от посторонних взоров. Наоборот, он рад всякой возможности познакомить с нею книголюбов. Томик деноткинокого списка "Горя от ума" люди смотрели на экранах кинохроники и телевидения. Сообщение о нем поместил центральный журнал , после чего завязалась переписка с московским коллекционером Петром Степановичем Красновым, исследователем творчества Грибоедова. Краснов ведет специальную картотеку, куда заносит все данные об уцелевших списках комедии. Поставлен на учет и воронежский экземпляр.

...Рукопись была найдена в 1942 году в окопах под Богучаром. Как она туда попала? В разгадках книжных тайн бессилен иногда и многоопытный следователь. Вероятней всего, она затерялась где-нибудь в сельце, и события военных лет выплеснули ее на свет божий.

Вот она перед нами - со строками, порыжевшими от давности (их не берет даже чувствительная фотографическая пленка). Много десятков лет служили эти строки верную службу отечественным вольнодумцам. Ведь списки не утеряли своего значения даже и тогда, когда появились печатные издания раскрепощенного "Горя от ума".

Скольких владельцев знавала рукопись, блуждавшая из края в край Российской империи, сколько изведала штормов! И только теперь нашла тихую бухту, бросив якорь в библиотеке Деноткина.

...Расскажем еще об одном экспонате книжного собрания воронежского врача.

Чудесной сохранности трехтомник в прихотливых переплетах. Экземпляры выглядят так молодо, будто только-только вышли из типографии. В действительности же изданы в 1856-1857 гг.

Название звучит довольно забавно "Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже" 97. Да и вся книга забавна, начиная от содержания, в ней заключенного, и кончая выходными данными.

Кто автор книги? На титульном листе он не обозначен.

И только человеку наблюдательному раскрывается инкогнито! В начале второго тома есть картинка; на заднем плане ее контурно изображен традиционный бюст отца поэтов Гомера. Однако художник закрыл лицо античного певца повязкой, а внизу, там, где положено быть слову "Гомер", начертал: "И. Мятлев".

Так иллюстратор, что называется, выдал автора с головой.

Впрочем, если очутиться на месте читателя 40-х годов прошлого столетия, то наблюдательность наша вовсе не понадобилась бы. Творца "Мадам Курдюковой" - поэта-юмориста Ивана Петровича Мятлева знавал тогда и стар, и млад. Лермонтов посвятил ему две строчки, вписанных в альбом Софьи Николаевны Карамзиной, старшей дочери историографа:


		Ха, ха, ха, хи, хи, хи, 

		Ишки Мятлева стихи!

За кажущейся безмятежностью этих строк кроется свой смысл. В петербургском литературном кругу Иван Мятлев (друзья фамильярно величали его "Ишкой") завоевал репутацию записного остряка и непревзойденного чтеца собственных виршей. В славе с ним мог соперничать, значительно позднее, во второй половине века, только популярнейший актер-декламатор, автор устных рассказов И. Ф. Горбунов.

Личность Мятлева преоригинальна. Вельможа, камергер, принимавший у себя даже августейших особ, он в то же время отличался своеобразным демократизмом и бесшабашностью нравов. Дом его у Исаакия стал подобием клуба, куда съезжались все жаждавшие всласть насмеяться. "Ростопчина меня опять зовет сегодня обедать, соблазняя Мятлевым", - пишет П. А. Плетнев Я. К. Гроту. Если из окон гостиной раздавался дружный хохот, значит, хозяин читал свои стихи. Весь Петербург ходил слушать Ишку.

Несмотря на то, что Мятлев выпустил несколько книг, имя принесли ему "Сенсации госпожи Курдюковой", изданные впервые в 1840-1841 гг. В юмористических тонах изображается здесь путешествие дебелой тамбовской помещицы мадам Курдюковой "дан л`этранже" - по заграницам. Объемистая "ирои-комическая" поэма Мятлева хороша попыткой поиздеваться над тем великосветским жаргоном, тем смешением французского языка с нижегородским, которое тогда господствовало в дворянских салонах. Автор, по сути дела, передразнивает своих же слушателей. Комизм поэмы заключается в ее нарочитом языке, представляющем собою винегрет из русских и французских слов. Причем, последние забраны русскими литерами и от этого при произнесении звучат особенно нелепо и смсхотворно. Талант Мятлева-чтеца лишь подчеркивал сознательно пародийную сущность курдюковских монологов.

На титульном листе книги местом издания объявлен Тамбов, хотя никто не скрывает, что отпечатана она в петербургской типографии Аполлона Фридрихсона. Зачем же понадобилось вводить в заблуждение читателей? Что это - ошибка или шутка?

Учитывая характер Мятлева, можно быть уверенным, что это его очередная шутка. Почему избран именно Тамбов, а не Москва, Воронеж, Орел? Да потому, что мадам Курдюкова родом из тамбовских краев: так мистификации скорее поверят!

"Сенсации" вошли в историю отечественной книги XIX века как образец издательской культуры. В рецензии на мятлевскую поэму В. Г. Белинский, человек высоких критериев, писал в 1840 г.: "Эта книга принадлежит к числу самых примечательных явлений типографского мира, она заслуживает величайшего внимания и самых лестных похвал по своим политипажным картинкам и виньеткам... Вообще, вся книга издана с типографской роскошью и изяществом, какие у нас редко можно встретить..."

Критик прав - издание действительно чудное. Плотная бумага, красивые шрифты, поля у страниц широкие. Но главное - иллюстрации. Они исполнены крупным тогдашним рисовальщиком В. Ф. Тиммом и гравированы затем в ксилографической мастерской К. К. Клодта в Петербурге. Жанровые сценки схвачены чрезвычайно метко. Художник помог автору создать зрительно осязаемый образ псевдогероини-тамбовской помещицы Курдюковой. Образ ее шаржирован. И телосложение, которому позавидовал бы атлет, и сентиментальный букетик цветов в руке, и мушка под глазом - все это сатирические детали.

Благодаря названным достоинствам мятлевские "Сенсации" стали книгой, искомой библиофилами.

У Деноткина сейчас более четырех тысяч томов. И все-таки его постоянно точит мысль, что в библиотеке не хватает еще какой-то весьма необходимой книги. Это ощущение внутреннего беспокойства присуще всем библиофилам. Оно служит боевым стимулом - не стопориться на месте, двигаться вперед в уверенности, что именно сегодня библиофил настигнет ускользаемую от него книжную изюминку. И пусть ее пока нет-она будет!

Не знаю, сумел ли я доказать допустимость этого словосочетания: "подвиг библиофила"?..

Для вящей убедительности напомню: дважды рушилось у книголюба искусно возведенное им строение. Дважды он имел право плюнуть на все и забыть книги - и никто бы его не упрекнул! Но Деноткин ни разу не поступил так; более того, даже не подумал о своем праве...

Я это называю подвигом.

^ Наверх!

Лучшие продавцы >>>

КАРТА сайта · Алиб.ру - Главная · Авторам и правообладателям · Указатель серий · Alib в Українi · Пластинки · Марки · Добавить в Избранное

| 0 c |